Йоц-тоц-перевертоц

Я нашел-таки способ не задаваться вопросом, хорошо в Сочи или плохо. И тем более — правильно в Сочи или неправильно. Стоило оно того или не стоило — в общем, все эти вопросы я вывел для себя за скобки навсегда. Ну, до тех пор, пока я тут нахожусь и так или иначе об этом рассказываю.

Дело в том, что в Сочи главное ощущение от всего олимпийского лежит в несколько необычной плоскости. В первую очередь ты воспринимаешь это как что-то нереальное. Этого не могло быть, этого и сейчас не может быть, и в принципе так больше нигде не бывает. И это относится в равной мере как к двухочковому сортиру, — я уж запутался, был он или не был, но, понимаете, он вполне мог быть, как и двухголовый капитан полиции или трехногий волонтер, — так и к волшебству Олимпийского парка, на который самолеты с моря заходят на посадку, как на чьи-то непомерные именины.

И так, понимаете, на каждом шагу.

Вот в последние несколько дней, переселившись в горный кластер, я каждый день езжу мимо новехоньких зданий, реальность которых несомненна. Вот они, можно выйти из машины, потрогать их руками, даже войти внутрь. Говорят, это интересный аттракцион, говорят, что у некоторых за фасадами нет ничего, кроме сквозного пейзажа горного склона, но все дело в том, что слухи могут как всего лишь остаться слухами, так и оказаться чистой правдой. И вот уже тебе лотерея: войдешь, а как там, и не знаешь.

И даже если не задаваться этим вопросом, выглядят эти постройки диковато, потому что в них ничто не выдает человеческого присутствия. Они ж новые! Ни пятнышка, ни тебе веревки на балконе. Как киношные декорации. Хотя местами люди действительно живут, просто этого сразу не скажешь. Я проверял — мои собственные окна, за которыми я ежевечерне дышу и страдаю от отсутствия какого-либо интернета и телевидения, выглядят столь же пустынно. А я-то ведь тут...

Другое ощущение, от которого именно в горах не отделаться никак, — ты за границей. Ассоциации с альпийскими картинками, в погоне за которыми архитекторы и строители провели эти несколько азартных лет, приводят именно к такому чувству. Но если заграница, то... почему вокруг столько русских? Что это за отдых, в конце концов, и стоило ли уезжать за тридевять земель, чтобы снова встретить тут всех своих? Ах, да. Мы ведь не за тридевять. Мы ж в двух часах лета от Москвы. Или — нет?

Ответ может быть любой при виде любого соревновательного пространства. Я, конечно, сам видел еще не все, но биатлонная «Лаура» прекрасна, как возлюбленная дон Жуана.

А на центральной площади нашего отельного мирка тем временем ежеутренне происходит следующее: со сцены, оформленной в цвета одного из главных спонсоров Олимпиады, молодой человек выкликает под музыку что-то задорное, и перед ним пляшут, потрясая цветными руками, несколько ростовых кукол.

Еще никто ни разу не примкнул к этому зажигательному веселью.

Зачем оно тут? Для кого? Наверняка головастые менеджеры спонсора в разговоре с такими же головастыми организаторами два или четыре года назад, когда все готовилось, отспорили себе вот такие, как это принято называть, «активности» и были страшно довольны собою. Вот, будут у нашего спонсора площадки с ростовыми куклами, да это же чума чумовая! А мимо ходят только деловитые журналисты, кроме которых тут вообще никого нет, а пляшущего утром журналиста я могу себе представить, только если он не ложился еще. Местного же населения или туристов, способных развеселиться от этой танцульки, тут нет. Ни одного человека.

Но праздник жизни, но йоц-тоц-перевертоц продолжается! И что, это заслуживает осуждения? Осмеяния? Порицания? Да нет.

Я вам больше скажу: вот вчера я пошел в кино. Освободился раньше времени, коллеги, наоборот, были еще заняты, я зашел тут у нас в торговый центр (полностью как настоящий) и решил посмотреть «Волка с Уолл-стрит». Как раз по времени совпадало. Так что вы думаете? Фильм оборвался на самом интересном месте. Часа два шел, а потом — хлоп, и все. И никого вокруг, чтобы объяснить, починить или там извиниться; я бы в Москве, клянусь, ругался бы страшно. А здесь я только подумал: о, опять. Вот оно. Ничего обычного не было, нет и не будет.

Я в этом центре еще йогуртов на завтрак купил, так вот я был сильно удивлен, обнаружив там именно йогурты. Мог быть холодец, или сокровища, или пустота; а могло вообще все наутро превратиться в тыкву, и что бы я с ней тут делал, спрашивается?

И вот это чувство, простое чувство «я не могу в это поверить» колеблется от восхищения (см. главу «Церемония открытия», «Олимпийский парк» и пр.) до настоящего абсурда. И не знаю, кто как, но я полностью потерян и совершенно не буду дополнительно сбит с толку, если встречу завтра где-нибудь на канатной дороге себя восьмилетнего с моим отцом моих сегодняшних лет за ручку, примерно как вот мы ходили с ним на московскую Олимпиаду много лет назад. Или живого Чебурашку. Или Путина.

Хлопнет он меня этак по спине и спросит этим голосом своим: ну как тебе, Вась? И я точно знаю, что ему ответить. Я скажу: офигеть, Владим Владимыч. (Ну или «офигеть, Чебуран», смотря кто хлопнет).

А если он меня спросит, например: «Офигеть в хорошем смысле или в плохом?» — то я уже не смогу ничего сказать, и не от тревоги, а просто не знаю я. Но он, я думаю, не спросит. Даже если подойдет. А вернее — когда подойдет. Сам все понимает.

Хлопнет еще раз, улыбнется, и это будет означать: а не хлопнуть ли нам, пока праздник? И обнимет теплым пушистым ухом, и пойдем мы с ним — о, я тут одно прекрасное местечко разведал...